Иосиф Бродский для слуха и глаза
В программе.
Выставка графических работ Юрия Рыжика по мотивам произведений Иосифа Бродского.
Стихи и проза в исполнении артиста Алексея Злаказова.
Ведущая вечера — Вера Калмыкова.
Друг Иосифа Бродского, голландский прозаик Кейс Верхейл в одном интервью говорил:
"Бродский обладал... двойным талантом. Все, что ему хотелось выразить визуально, он перекладывал на бумагу. Иосиф сам в состоянии был написать картину: чувствовал себя художником, живописцем, в прямом смысле этого слова, и в рисунках, и в поэзии. Вы наверняка замечаете, насколько его поэзия зрительная, в ней он создает свои полотна. Если и можно разделить литературу, тем более поэзию, на ту, что более тяготеет в сторону музыкального элемента, или на ту, что воплощает в себе зрительные образы, то есть визуальную, когнитивную стороны, и соотнести это с поэзией Бродского, то здесь зрительный элемент настолько сильный, что превышает при этом музыкальный. Первая черта его поэзии — это все-таки образы, а потом уже фоника, звуковое воплощение. Зачем ему писать о живописи, если его поэзия уже сама по себе живопись, и, если ему захочется что-то нарисовать, то он нарисует, но уже как поэт. Может быть, поэтому тема живописи в его стихах неявная, скрытая, и мы обнаруживаем ее только через ассоциативные связи".
Поэтому вечер поэзии Иосифа Бродского с одновременным показом акварельных работ, сделанных Юрием Рыжиком по мотивам этой поэзии, — дело совершенно естественное и более того, давно ожидаемое. Юрий Рыжик работал над своими произведениями несколько месяцев. Как всегда у этого художника, перед нами не иллюстрация в собственном смысле, но именно настроение, попытка сделать видимой ту таинственную связь, которая возникает между незнакомыми людьми, настроенными на одну волну. Такие нити может протянуть только искусство...
«В непринуждённости творящего обмена…»
Существует три подхода к иллюстрированию художественных текстов. Первый — буквальное воспроизведение описанной обстановки и действий. Второй — попытка обобщить и показать образную доминанту, лейтмотив. И третий — визуализация даже не чего-то конкретного, о чём в тексте так или иначе сообщается, но неуловимого: настроения, того, что носится в воздухе, атмосферы, идеограммы, самого субъективного. Если угодно, это вещество, или пространство, или дух общения, возникающий между автором и читателем, как бы ни были они разделены временем, географией или обстоятельствами.
Вместе со всей отечественной книжной иллюстрацией второй половины XX в. Юрий Михайлович Рыжик последовательно опробовал сначала первый, затем второй подход. Надо сказать сразу, что первый его волновал давно и недолго, возможно, на самой ранней стадии творчества. Что же касается второго, то лучше всего сказала о нём Г. В. Ельшевская: «Иллюстрации Юрия Рыжика редко предназначены для книжных изданий. Скорее это графика “по мотивам” — Гоголя и Гофмана, Томаса Манна и Метерлинка, Кафки, Бабеля и Бруно Шульца. Сам выбор текстов характерен: фантасмагория, гротеск, остранение. Всему этому отвечает экспрессионистский язык графики — и в гравюрах сухой иглой, и литографиях, и в гуашах — динамика форм, путаница линий, сумрачные провалы и внезапно разрывающие их вспышки света и цвета. Литературная природа дарования автора заставляет и вполне станковые его гуаши с городскими пейзажами и видами автобусных остановок прочитывать в русле уже артикулированного словесностью тематизма. Этот тематизм связан с романтическим мотивом скрытой жизни, таящейся под обыденными покровами; и шире — искусства, преобразующего жизнь… Избегая повествовательных пересказов, автор работает с литературой как с открытым полем смыслов, высвечивая в ней индивидуальные и вместе с тем остросовременные “болевые” точки».
Сравнительно недавно, несколько лет назад, Юрий Рыжик начал осваивать третий подход. Возможно, это произошло, когда он стал работать с творчеством Осипа Мандельштама, хотя в тех его акварелях ещё соблюдена формальная связь с текстами. Почти на каждой акварели обозначено, с каким конкретным стихотворениям она связана, хотя ассоциативный ряд широк и обобщение выходит за пределы данного словесного ряда в более широкий контекст мандельштамовского творчества и мировой культуры как источника образов поэта. Затем, в процессе создания визуального ряда к «Книге Плач Иеремии» в рамках проекта «Точка отсчёта», Рыжик отошёл от принципа буквальной связи изобразительного с вербальным, отказался от иллюстрирования стихов и синтезировал все основные мотивы «Плача» в каждом акварельном листе.
Теперь — Бродский. Конкретные отсылки здесь почти отсутствуют, но и обобщение, символизация не чрезмерны. Художника интересует общее с поэтом метафизическое поле, возникающее в области не столько даже смысла, сколько эмоции. Переживание Бродского — вот что ищет изобразить Рыжик. И каждый лист оказывается своего рода местом встречи, обмена художественной информации, потому что в поэзии есть масса моментов, изобразительной перекодировке недоступных.
Не так давно писатель Александр Мелихов заметил: «…Одним из ценнейших свойств словесных конструкций является невозможность визуализации. Страшная, сверкающая, ослепительная красота… Такой красоты не бывает в природе. Как визуализировать Блока: когда подходила ты, стройно бела, как лебедь, к моей глубине? Именно неясность этого образа придает ему таинственное очарование. Никакие визуальные образы не бывают так прекрасны, как образы словесные, именно потому, что они незримы и тем закрыты для критики. Отказавшись от них, мир скоро впал бы в острейшую форму эстетического авитаминоза».
В таком случае вывести вовне, сделать доступной для глаза можно действительно только эмоцию, противопоставив, конечно, ненамеренно, обобщение — общности, спонтанно возникающей между людьми. Эта общность не формулируется никак; она недоказуема; её вообще можно не воспринять.
Но именно она гарантирует саму возможность существования искусства.
Вера Калмыкова
Подробности
- Начало: 6 декабря 2017 г. в 17:00