Наталия Егоршина. К 90-летию со дня рождения

Ещё раз о правде искусства

Полубессмысленные ныне разговоры о том, как правоверная советская соцреалистическая художественная критика принимала творчество «левых», «неофициальных» художников, на наших глазах замолкают, как им и положено. Истории — исторьино, как говорится. Нам же остаётся чистый, сухой остаток: живопись, графика, пластика, и тут начинаются вопросы более серьёзные, чем воспоминания о ботинках Никиты Хрущёва. Время, в которое эти разговоры ведутся, то есть 2010-е годы, характеризуется откатом зрительской массы от восприятия не только авангарда, но даже и вольного понимания жизнеподобия, свойственного мастерам 1930-х, например, годов. Ценителями остаются музейщики и коллекционеры в количестве горстки и, быть может, ещё полгорстки безденежных энтузиастов-любителей-профессионалов, вбивших себе в голову, что вот — «настоящее». У этой тоненькой прослойки, вопреки её стремлению к элитарности, к замкнутости, к жизни в комфортабельном стеклянном замке, есть задача популяризации своих богатств и сокровищ — если, конечно, оная прослойка правильно понимает, что «элита» является элитой только тогда, когда таковой её признаёт «масса», а иначе её представители просто бомжи и изгои, парии общества, в приступе мании величия объявившие себя патрициями. В любом другом случае наша деятельность бессмысленна уже без всяких «полу-»: наслаждение собранными произведениями искусства оставит нас вместе с бренным телом, а коллекция отправится туда, куда отправилась бы лет на пятьдесят раньше, когда бы мы не остановили её на пути туда — в пламя костра или в выгребную яму. Сказанное имеет прямое отношение к творчеству Натальи Егоршиной (1926–2010). Покажите её произведения среднему выпускнику художественной школы или студенту вуза. Какова будет его реакция?.. Вместе с тем эти нежные переливы цвета, эта незаметная смена планов, эти пластические намёки без изображений, эти контуры вещей без вещей, становящиеся символами и вещей, и самих себя, достойны сохранения. Дело не только в том, что Наталья Егоршина следовала традиции 1930-х гг., эстетическим установка группы Тринадцати, заветам быстрого рисования. Передача мгновенности средствами пластического искусства, предполагающего временность исполнения работы, — задача сама по себе парадоксальная, но художники тридцатых вплотную подошли к её выполнению. В 1960-е, на которые пришлась выставочная активность Натальи Егоршиной и её товарищей — Михаила Иванова, Николая Андронова, Павла Никонова, — та же самая проблема решалась на более сложном и, если можно так выразиться, монументальном, во всяком случае, масштабном уровне. Что можно сказать и о живописи самой Егоршиной — но не о её графике. Эстетика мгновенного, преходящего, до такой степени мимолётного, что смена положений происходит вместе с вибрацией воздуха, и момент статики установить невозможно в принципе, передаётся ею посредством легчайших мазков и «недоделанности», незаполненности части листа: здесь неполнота оказывается знаком того, что человеческое сознание покрывает не всё, остаются неохваченные области. Есть и ещё один важнейший аспект — реальность живописного или, с другой точки зрения, живописная реальность, которая отличается от внеэстетической. Под таким углом зрения реализм вообще бессмыслен, ибо как только начинается картинная плоскость, реальность заканчивается, остаётся только иллюзия. Искусство неиллюзорное, в этом смысле «честно» передающее собственную реальность, — тоже область деятельности Егоршиной. Правду искусства нужно искать где-то здесь. Как её воплощать — путь индивидуальный. Но она здесь.

Вера Калмыкова