Живопись 1960-1970-х. Евгений Казарянц
ВОСПОМИНАНИЯ О МОЁМ ОТЦЕ
Евгений Казарянц (Казаров; 1927–2013 гг.)
В начале прошлого века мой дед, Георгий Богданович Казаров (1889–1946) изучал Римское право, любил поэзию и был малоизвестным поэтом Серебряного века. Он собрал хорошую библиотеку поэзии того времени. После революции работал корректором.
Дедушка был дружен с режиссером Вахтанговым и участвовал в жизни его театра. Мой отец воспитывался не только в творческой и интеллигентной среде, но и в атмосфере любви и заботы, которые всегда царили в нашей семье. Папа очень любил своего отца и очень переживал его ранний уход из жизни.
В советский период отец посвятил свою жизнь монументальному искусству. У него была мастерская на улице Вавилова, причём делил он её с художником Володей Холмогоровым. Холмогоров работал утром и днём, а мой отец — вечером и ночью. Мастерские находились в здании старой школы, рядом с которой был большой стадион, заросший травой и одуванчиками. Хорошо помню, как в детстве мы гуляли по стадиону с отцом и его другом художником Олегом Савостюком. Савостюк всегда хитро улыбался и спрашивал меня: «Ты кто?», а я ему отвечала: «Я Саревна!» Его это очень забавляло.
В 1960 году, когда мне было шесть лет, я ходила в детский сад. Мы жили скромно в коммунальной квартире. Отец и мать всё время работали, каждый занимаясь своим делом. Бывало, мне хотелось позабавить своих уставших родителей. Вечером, перешагнув порог нашей комнаты, я могла скинуть с себя пальто прямо на пол и исполнить песенку:
Это что за большевик
Лезет к нам на броневик?
Он большую кепку носит,
Букву «р» не произносит...
Когда пришло время учиться, мать отдала меня в английскую спецшколу. Учёба давалась мне трудно, но отец часто меня выручал: делал со мной уроки, помогал писать сочинения. После окончания школы, я горела желанием помогать отцу. Он даже позволил мне принять участие в работе над картоном «Оптики».
Моё второе и основное художественное образование начиналось на улице Вавилова. В наши дни там успешно действует живописная школа Олега Савостюка. После окончания общеобразовательной школы я выбрала ту профессию, которой собственно в школе не было. В 80-е годы я закончила Текстильный институт, факультет прикладного искусства.
Когда я делала театральный занавес, отец помогал мне оттачивать мастерство. Имея точный глаз, он тщательно курировал мои работы и эскизы: цвета, формы, количество цветов и т. д. Немного позже я вступила в МОСХ. Над арт-площадкой в городе Ефремове, которая ныне снесена, мы работали вместе. Я делала для неё кое-какие фор-эскизы малых архитектурных форм.
История с римской мозаикой для Дома Оптики в Москве была долгой. С того момента, когда отец выиграл конкурс, до реализации самого объекта прошло два-три года. Первоначально директору Дома Оптики и другим чиновникам конкурсный эскиз не понравился. Они считали: он не отражает всю глубину этой удивительной науки, потому что там не изображён телескоп.
Тогда отец начал изучать оптику по моим школьным учебникам, а затем по другим книгам. По мере углубления в предмет, отец не только постигал основные законы оптики, но и получил более глубокое представление об оптиках геометрической и волновой. На очередную встречу с заказчиками отец приходил уже подкованный.
В разговорах с ними он апеллировал к разным научным терминам и теориям. Так постепенно родилась идея нового эскиза: «Макромир и Микромир». Он уже верил в эту науку, считая её самой главной, т. к. она лежит в основе увеличения вещей невидимых глазу: микроскопических клеток и далёких вселенных.
Заказчикам очень импонировало то, что отец искренне увлёкся оптикой. Погружение художника в науку во многом способствовало диалогу и интеграции, когда учёные, в свою очередь, знакомились с теорией и практикой абстрактного искусства. В итоге заказчики приняли новый эскиз.
Особенное впечатление на отца произвёл последний разговор с заказчиком, о котором он всё время вспоминал. Когда они в очередной раз обсуждали лучи и волны, заказчик таинственным шёпотом пояснил: «А за квантовую оптику лучше совсем не заглядывать...»
Ирина Казарянц
Март 2015
1971 год. Я выиграл конкурс
Сначала я не хотел участвовать в этом деле. Старый человек, которому уже за 40, что я буду играть в эти игры с молодыми, зубастыми, голодными и честолюбивыми волчатами, готовыми глотку перервать друг другу и тем более мне, за такой престижный заказ? Большая мозаика для современного, роскошного по понятиям тех времён здания, которое строилось и было уже почти закончено.
Что-то всё-таки заставляло думать об этой стене. Бессонница и некоторое усилие, не безмерное, а так, необязательное и свободное от ответственности, привело к тому, что за две недели был изготовлен довольно эффектный, по всем параметрам отвечающий требованиям авангарда, как мы его тогда понимали, в общем, неплохой эскиз, хотя несколько и грубоватый.
Эскиз я привёз в последний момент, перед заседанием жюри. Его председатель Константин Витальевич Эдельштейн поместил его на самое видное место. Я заметил, что эскиз мой ему понравился.
Жюри состояло из шести художников, шести представителей заказчика — оптиков, один из которых, как потом выяснилось, был заместителем министра СССР — и одного архитектора — автора проекта здания.
По окончании заседания член жюри Игорь Пчельников сказал мне: «Поздравляю, ты получил первую премию и радуйся, но не вздумай с этим заказчиком связываться!»
Я был счастлив, первая премия была мне очень кстати, а связываться с заказчиком было не обязательно, тем паче что оптики все категорически были против моего эскиза и все как один голосовали за другой эскиз — за работу ныне уже покойного Феди Моржова, который изобразил все их оптические системы очень наглядно — эту их оптику он знал хорошо.
Они собирались ему заказать мозаику, несмотря на то, что он получил вторую премию. Это было как бы уже решено, и я с лёгким сердцем забыл о конкурсе и всей этой истории, занялся другой работой, как вдруг через некоторое время меня вызвали в Комбинат и сказали, что эту работу просят сделать меня.
Оказывается, министр, узнав, что есть два эскиза — один «абстрактный», а другой «наглядный», сказал: «Наше учреждение на девяносто процентов секретное — пусть будет абстрактная картина». Когда же тот министр увидел мой эскиз, то заявил: «Ну, это уж слишком. Надо, чтобы было абстрактно, но и народу понятно».
Игорь Пчельников меня предупреждал, но я все-таки влип, попался на этот крючок. Пришлось делать новые, бесконечные варианты. Согласовывать. Консультироваться. Изучать по школьным учебникам и популярным книгам физику, оптику, астрономию, микробиологию…
На всё это ушло три года. Всякие были разговоры. Например, такой с директором Дома Оптики:
— Мы с вами работаем, объясняем, а вы не понимаете: оптика — это, прежде всего, наука о свете.
— Но вы сами не знаете природы света. Ни корпускулярная, ни электромагнитная, ни квантовая теории не объясняют природы света.
— Ну почему же, уравнения квантовой теории объясняют природу света.
— Вот и пишите ваши уравнения на фасаде Дома Оптики, а с меня хватит.
Последний вариант эскиза мозаики (пятый) был окончательно утверждён Художественным Советом Главного Архитектурно-Планировочного Управления Москвы. Тогда ГлавАПУ утверждало все эскизы монументальных произведений в городе. И вот стоит мой утвержденный эскиз в кабинете заместителя министра по оптике Николая Степановича Бессонова.
Бессонов — плотный человек маленького роста, большой начальник, сидит на табурете напротив эскиза в своём громадном кабинете. Вокруг него почтительно стоит небольшая толпа солидных мужчин — разные специалисты министерства. Он задаёт мне вопросы, тыча пальцем в какие-то непонятные для него формы.
— Что это такое?
— Чёрная дыра.
— А это что?
— Радиант.
— А это?
— Квазар.
Он вздыхает.
— Ну неужели нельзя было по-человечески нарисовать.
— А что такого человеческого в Космосе, да и в оптике?
Опять вздыхает. Эскиз-то принят ГлавАПУ. Спрашивает одного из стоящих:
— Ну что ты думаешь?
— Николай Степанович, мне кажется это интересно, тут вот надо немного поправить облачка, а так, думаю, хорошо и надо делать, — отвечавший ему оказался архитектором, главным строителем министерства строительства СССР.
— Ну а ты что думаешь, имярек…
— Николай Степанович, это произведение философское…
Аудиенция окончена, будем делать мозаику.
На радостях я уезжаю в Крым отдыхать, писать местные пейзажи. В день возвращения в восемь утра звонок из министерства: «Н.С. срочно просит приехать на объект, он вас ждёт».
И вот уже в другом, дружелюбном тоне, на «ты» в знак расположения.
— Министр вызвал двух академиков из Ленинграда. Одного — специалиста по макромиру, другого — по микромиру. Они сделали замечания по эскизу. Садись в машину, поедем в министерство, я тебе по дороге всё расскажу.
Едем.
Специалист по макромиру сказал, что в космосе нужно изобразить Сатурн. А специалист по микромиру сказал, что нужно показать «волны (интерференции) Рождественского».
— Что это такое?
— Был такой академик Рождественский, он открыл эти волны, а сам застрелился. Теперь эти волны везде печатают. Вот приедем в министерство, я тебе покажу.
Евгений Казарянц
Посещение выставки по предварительной записи.
Подробности
- Начало: 23 апреля 2015 г. в 16:00