Книга Иова. Наталья Нестерова
В «Открытом клубе» начинает работу девятая выставка ветхозаветного цикла «Точка отсчёта». С 2016 года российские художники создают на основе одной из книг Танаха визуальный ряд в трёх вариантах: для текста на русском, английском и иврите.
Будут представлены произведения Натальи Нестеровой, классика современного русского искусства, выполненные к одной из самых известных книг Писания — Книге Иова. Иов — необычный праведник, не принадлежащий к «избранному народу» и впервые в Библии изъявивший желание проникнуть в замысел Творца, которому он напрямую задаёт вопрос «За что?».
Иллюстративная традиция Книги Иова обычно либо очень буквальна, особенно в раннехристианских памятниках, либо начинена аллегорическим смыслом, как у Уильяма Блейка. В работах Натальи Нестеровой ощущается простота и серьёзность — искренняя сосредоточенность сердца. Сначала зритель видит буквальную наивность, но постепенно раскрывается вся полнота замысла Нестеровой, «где рассказ о великом начинается как бы с нулевой точки, вне традиции, с чистого листа».
Выставка будет работать с 19 по 27 декабря 2019 г. и с 9 по 14 января 2020 года.
____
Человек перед лицом Бога: «Книга Иова» Натальи Нестеровой
Книга Иова, одна из самых известных книг Ветхого Завета, стоит несколько особняком среди так называемых «учительных» книг Писания, к списку которых она принадлежит.
Во-первых, это книга о праведнике, не принадлежащем к избранному народу. Иов не еврей, он «человек из земли Уц», и в сирийской версии книги он отождествляется с царём Эдома Иовавом.
Во-вторых, необычно то, что причиной испытаний Иова, по попущению Бога и при участии Сатаны — Противоречащего — лишившегося в одночасье всего, кроме жизни, становится именно его праведность и непорочность. Из библейских персонажей рядом с ним можно поставить только праотца Авраама, готового по воле Господа принести в жертву Исаака.
Третье, и самое глубокое, отличие этой книги от остальных книг раздела Ктувим в том, что впервые в Ветхом Завете человек видит в Боге не только всемогущего Творца, повелевающего миром. Человек хочет проникнуть в Его замысел и уверен, что вправе требовать от Бога, чтобы Он был не только всесилен, но и справедлив. Парадоксальный ответ на вопрос «За что?», в конце концов полученный Иовом, — ещё одно подтверждение исключительности этой книги. Ответом становится сам Бог.
Обычная ветхозаветная мораль о непременной награде праведника ещё в этой жизни предстаёт здесь в ином свете — Иов не требует компенсации за утраты (эту фактическую компенсацию он получит в страшноватом для современного читателя родоплеменном виде — новое богатство, новое здоровье, новые дети, но не она главное содержание книги). Иов требует ответа — и получает не объяснения, а само присутствие Бога, которое больше любых объяснений. «Только слухом я слышал о Тебе; ныне же глаза мои видят Тебя», — говорит Иов, и читатель понимает, что этого достаточно.
Текст такой эмоциональной интенсивности и такой важности неизбежно требует и особого типа иллюстраций.
Книга Иова вызывает к жизни, как правило, одну-единственную сцену, которая с веками меняется крайне мало. Уже в искусстве первых христиан изображения Иова на гноище появляются среди примеров «чудесных спасений» праведников. Иов с друзьями и женой фигурирует в живописи катакомб и рельефах саркофагов наряду с Ионой, поглощённым китом и извергнутым из его чрева, Авраамом, приносящим в жертву Исаака, Даниилом со львами, Лазарем, выходящим из гроба. Из всей истории Иова выделяется самая показательная — и одновременно самая понятная — из сцен, передающая содержание мучительно-длинных срединных глав. Не злоключения и потери начала истории и не богопознание последних глав избирает раннехристианский мастер в качестве предмета для изображения, а бесконечный и однообразный диалог Иова с его благоразумными друзьями, чьи резонные доводы он отвергает, упрямо требуя от Бога правды.
В восточнохристианском искусстве мы и позже встретим сцену с Иовом на гноище как аллюзию на страдания, увенчанные наградой. Так, созданная в начале XII века фреска из новгородского Николо-Дворищенского собора часто интерпретируется как указание на личную историю заказчика — князя Мстислава, получившего тяжёлые раны на охоте и чудесным образом исцелённого.
В конце VI века папа Григорий Великий в своём «Моральном толковании на книгу Иова» выводит историю ветхозаветного праведника на новый уровень — впервые сравнивает его страдания со Страстями Христовыми. Это важнейшая веха судьбы этого текста в христианском мире. Искусство западного Средневековья воспримет этот способ интерпретации только полутысячелетием позже. В XII веке во Флореффской Библии появится загадочная концентрическая композиция. В верхней части её — пир детей Иова и он сам, благочестиво приносящий за них искупительную жертву. Ни бедствий, ни диалога Иова с друзьями мы здесь не увидим. Главная часть композиции — концентрические окружности, где в центре — три дочери Иова в роли трёх христианских добродетелей: Веры, Надежды и Любви, на периферии — медальоны с семью сыновьями Иова, символизирующими, согласно толкованию Григория Великого, семь даров Святого Духа. В нижнем ярусе — сошествие Святого Духа на апостолов и дела милосердия.
Тогда же, в конце XII века, иллюстрируется толкование Григория Великого на знаменитый пассаж «Ты можешь ли удою выловить Левиафана?». Это композиция «Христос — ловец Левиафана» из погибшей рукописи «Сад наслаждений». «Левиафан — чудовище, обитающее в мировом море, Сатана. Бог забрасывает уду в море. Леса — человеческое родство Христа, крючок — божественность Его, наживка — Его человеческая природа. Привлечённый запахом плоти, Левиафан хочет Его схватить, но крючок ему раздирает челюсти».
Такие способы интерпретации, сложные и нелинейные, возможны только в рукописях, вышедших из монастырского скриптория и предназначенных непосредственно для монахов и клириков. В эпоху готики, когда искусство в большей степени рассчитано на восприятие широкого круга светских зрителей, символический ряд упрощается. В составленном доминиканцами специально для наставления мирян в XIV веке дешёвом и доступном сборнике «Зерцало человеческого спасения» простенькие миниатюры или дешёвые гравюры включают изображения ряда евангельских сцен с ветхозаветными их прообразами. Для сцены бичевания Христа в 20-й главе трактата выбираются две параллели: «Ламех, побиваемый двумя жёнами» и «Иов, побиваемый женой и дьяволом». Пояснение рядом гласит, что язычники-римляне бичевали плоть Христа бичами, как Сатана Иова — язвами, в то время как иудеи мучили Его словами подобно жене Иова, побуждавшей мужа «похулить Бога и умереть». В шпалерах начала XVI века из овернского монастыря Шез-Дьё, сделанных на основе другого поучительного сочинения для мирян — «Библии бедных», бичевание Иова его женой также сравнивается с бичеванием Христа и более редким сюжетом — несправедливым наказанием аммонитянского вождя Ахиора ассирийским полководцем Олоферном. Интересно, что в иудейском псевдоэпиграфическом тексте «Завет Иова» жена его имеет имя Ситис, продаёт свои волосы Сатане в обмен на пищу и сама умирает, похулив Бога.
Видимо, с этими очень распространёнными позднеготическими сборниками иконографически связаны изображения Иова с женой в творчестве Дюрера и Жоржа де Латура.
В позднеготических часословах изображение Иова открывает поминальную службу и ставится рядом с воскрешением Лазаря.
Иная судьба у циклов иллюстраций к книге Иова. Диапазон здесь колеблется от простых иллюстративных циклов раннего Средневековья и романских капителей до нидерландских досок XV—XVI веков с несколькими сценами в одном пейзажном поле и завершается мощным циклом гравюр Уильяма Блейка к им же написанной аллегорической поэме, посвящённой богопознанию Иова и его духовному росту от формального следования букве Закона к истинному пониманию Божьего замысла (илл. 7).
Цикл, созданный Натальей Нестеровой, неожиданным образом напоминает один из самых ранних и самых буквальных иллюстративных циклов книги Иова — греческую рукопись IX века, хранящуюся в Ватиканской библиотеке (илл. 8—10). Простота и прямолинейность рассказа, свойственная обоим циклам — и IX, и XXI века, может показаться сходной с наивной серьёзностью детского рисунка. Однако обоим авторам свойственны эпичность и значительность, знакомые современному зрителю разве что по работам Шагала и Кузнецова, когда рассказ о чём-то великом начинается как бы с нулевой точки, вне традиции, с чистого листа. Это простота и серьёзность, идущие не от наивности, а от отношения к тексту и от сложности задачи.
Условные жесты Иова и его друзей, простирающих руки к небесам в молитве, посыпающих головы пеплом, подыскивающих верные аргументы, буквальны и знаковы. С такой же древней условностью связаны и у Нестеровой, и у безымянного миниатюриста IX века сегменты неба с ликом или рукой Бога и лучами и солнце с луной на половинчатом чёрно-белом фоне, символизирующие быстротекущее время.
Оба мастера равно целомудренно и последовательно избегают образов великих космических видений, которые так занимали Блейка. Их стихия — только простой рассказ, только прямая речь, только портрет говорящего с Богом под простёртой с неба Десницей.
Анна Пожидаева
Подробности
- Открытие: 19 декабря 2019 г. в 16:00
- Дни работы: 20 декабря — 27 декабря 2019 г.
- Выходной: Cреда