Песнь Песней Соломона. Сергей Бархин (1938—2020)
Шестая выставка по проекту «Точка отсчёта» посвящена «Книге Песнь Песней Соломоновых». Визуальный ряд выполнен Сергеем Бархиным. Один из старейших театральных художников России, автор множества спектаклей на самых разных сценах, Бархин внёс в трактовку образа влюблённого царя Соломона и его избранницы элемент игры, свойственный комедии дель-арте. Яркие чистые цвета контурных изображений передают открытые эмоции персонажей, а архаичная простота художественного языка служит своеобразным медиатором, переносящим атмосферу вечной любви от автора к зрителю. Работы выполнены масляной пастелью на кальке, текст «Песни Песней» также выполнен автором от руки.
Точка отсчёта
Статья седьмая: «Песнь Песней Соломона» и Сергей Бархин
Нерушимое общение
Среди священных книг, повествующих о пути пророков к Господу, «Песнь Песней» выглядит неожиданно — и всегда выглядела, в самые ранние времена. Если это путь — то двух людей друг к другу, скорее даже не путь, а неудержимое стремление, столь яростное, что в нём утрачиваются личностные границы: «Он» неожиданно оказывается «Ею», а «Она», растворяясь в «Нём», превращается в крепчайшую стену и одновременно вершину, на которую необходимо взойти. Двухголосие «Песни» звучит столь отчётливо, что требует не только слов, но и мелодии, раската звука; и вместе с тем оба поющих так слиты в своём взаимном стремлении, что становятся одним. Нерушимое общение, несмотря на ужас возможной потери, составляет главный смысл текста.
У «Песни Песней» есть автор, и адресована она конкретной женщине. Но парадокс в том, что их имена (Соломон, Суламит или Суламифь) здесь воспринимаются как некая условность, может быть, формальная дань уважения к высокому сану создателя. И каждый, кто читает текст, вольно или невольно отождествляет его с собою, со своей историей невозможности жить без другого человека. В этой открытости читателю через века и тысячелетия — наивность истины.
«Литература пути» обязательно должна иметь сюжет, без него она не будет восприниматься. Но здесь стремление, здесь порыв, и он бессюжетен. Метафоры нанизываются одна на другую, и каждая тройственна. Можно вообще воспринять всё написанное буквально, читая «сад» как просто сад, «сон» как сон, а в «пастухе» действительно видеть того, кто пасёт скот — тем более что в древнем Израиле благосостояние основывалось на поголовье в стаде. Можно увидеть в каждой из них знак, особую тайнопись любви, духовного и плотского слияния, нераздельного состояния души и тела. А можно пойти ещё глубже и догадаться, что ни одна принципиально не может быть разгадана до конца, что перед нами тайна и тайнопись, метафизика и непостижимое в самой своей первооснове.
Многоликость этой книги, её внутренняя противоречивость при абсолютной цельности потрясает. Она, казалось бы, языческая, в ней встречаются даже пантеистические моменты; это так очевидно — и вместе с тем структурная спаянность, сама природа текста оказывается самым надёжным свидетельством его прямой принадлежности к религии Единого Бога. Она прославляет плоть и всё, что связано с соитием, и вместе с тем освящает соединение любящих как возвращение к Первотворению, к исходному состоянию только что созданных Двоих. И да, она о конкретном саде, то есть о Рае, достижимом — благодаря любви.
Красочные метафорические описания, грандиозные сравнения в «Песни Песней» словно специально подталкивают художника к реалистическому изображению всех этих великолепий: «1 О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои — как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; 2 Зубы твои — как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними; 3 Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими; 4 Шея твоя — как столп Давидов, сооружённый для оружий, тысяча щитов висит на нём — все щиты сильных; 5 Два сосца твои — как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями».
Однако зачастую Сергей Бархин отказывается от столь явного хода (хотя есть у него и изображения, следующие букве текста), заменяя изобразительное изобилие — рисунком почти формульным, если угодно, квазипиктограммой. Если он на что-то и опирается, так это на ритм текста. Недаром русское написание становится частью каждого изображения. Царское достоинство любящих для Бархина — не социальный статус, а внутреннее состояние. Недаром корона возлюбленной приобретает абрис города, при чём не возникают, что очень важно, ассоциации с Тышлером. Историческая и бытовая конкретика текста для Бархина — не более чем повод показать основы любви, которые время даже затронуть не может, не то что изменить.
Если бы в древнем Израиле существовал детский рисунок — каким он мог быть? Или он существовал, но мы о нём ничего не знаем?.. Бархин делает свои рисунки на кальке, как дети мелками на асфальте. Спонтанное, казалось бы, рисование подкрепляется выверенной композицией и колористикой, настолько несомненной, насколько и непосредственной, интуитивной, опять-таки «детской». Этому художнику вообще свойственно улавливать и переводить на свой язык разнообразные тенденции городской культуры, от граффити до шрифта вывесок, подчиняя новонайденные элементы той задаче, которую в данный момент необходимо решить — так чаще всего поступают музыканты, но «музыкальный» ход в «Песни Песней» вполне уместен. Наивный символизм всегда музыкален по природе, т.к. отражает синкретическое мировоззрение. Художник касается жизненной первоосновы, находя для неё непосредственную форму и цвет и отказываясь от огромного ассоциативного ряда, предоставленного культурой.
В области содержания Бархина интересуют только те метафоры, которые могут вывести за грань непосредственно воспринимаемого — и переместить в область непостижимого. Возможно, «детский» язык здесь стал ключом.
Дети ведь знают тайны. Даже тайны «взрослой» любви.
Вера Калмыкова
Подробности
- Открытие: 20 сентября 2018 г. в 16:00
- Дни работы: 21 сентября — 1 октября 2018 г.
- Выходной: Cреда