Чёрно-бело-серое. Андрей Гросицкий

«Каждый становится другим и другим»

То, что мы называем «миром художника», есть его мировоззрение, воплощённое в образах, овнешнение которых возможно лишь при владении материалом. Чем совершеннее мастерство, тем точнее попадание внешнего во внутреннее. Но процесс этот, вероятно, всё же только внутренний. Художник в процессе работы может уяснить, что же он, как говорится, имеет в виду. Мы, зрители, в огромном проценте случаев лишены возможности обратной перекодировки визуального образа в мысль. Самое большее, на что способны лучшие, должно быть, из нас, — это ощутить красоту и дать ей подспудно, невидимо работать, меняя уже наше восприятие мира. Однако тайна всегда манит и влечёт, и мы придумываем сумму терминологий, чтобы раскрыть её. Композиция — в первую очередь она, семиозис, цвет и свет и прочая и прочая — всё это наши средства, или потуги, или ключи. С их помощью мы тщимся пробраться за дверь, а она и рада бы раскрыться… но на самом деле это ведь стена, которая может только упасть. От взрыва, например. В нашем случае таким взрывом может стать мгновенное понимание, не на уровне слов — только чувств, только эмпатии, внезапного совпадения опыта, неуловимых и неосознаваемых личных переживаний, ощущений, чего-то такого, что вряд ли так уж и можно отнести к области интеллектуального. После этого можно попытаться что-нибудь и описать словами… но честнее, быть может, просто сказать: «Мне это нравится до дрожи». Или: «Мне это не нравится, это совсем не моё». Возможно, таким ключом к неоткрываемой двери в мир Андрея Гросицкого станет учение Гераклита, само по себе достаточно фрагментированное, что уже соответствует предмету. «Каждый элемент становится всё время другим и другим, а вид совокупности каждого остаётся, как у текущих вод и у пламени». «Противоположности кружат и обмениваются в игре Эона». Этот самый Эон у Гераклита — то вечность, то ребёнок, то детская игра ребёнка-вечности. А возможно, развёрнутая метафора Маяковского, та самая, про ноктюрн «на флейте водосточных труб», станет внезапным детонатором — и стена упадёт. Или, увы, покажется, что она упала. У Гераклита гармония и порождается, и двигается рознью и раздором, и поражается ими. Бесконечный процесс смены, взаимозамен, метаморфоз противоположных начал и обмена функциями между ними — всё это на рисунках Гросицкого приобретает характер пульсирующей, вечно чреватой изменениями реальности. Если искать аналогий в искусстве XX века, то это Краснопевцев наоборот. Можно пойти на риск и предложить зрителю поиграть, как бы забыв имя какого-нибудь предмета — той же трубы, неважно, музыкальной, строительной или любой бытовой. Утратив имя и, соответственно, назначение, предмет в нашем восприятии непременно утратит и чёткость очертаний — так бывает у совсем маленьких детей. Он утратит границы, в реальности (следует ещё, кстати, договориться, что такое реальность) мешающие его сопряжению с другими. Гросицкий — из тех, кто забывает слова. Точнее, не слова: наименования. Слова-то он знает, недаром из каждого отверстия каждого патрубка, лишённого практического назначения, у него, кажется, вырывается звук, зафиксированный, остановленный на листе как некое облако, плотное, не менее плотное, чем сталь, или камень, или дерево. Звук важнее трубы, и слово, его обозначающее, нужнее. Или пар, кипенно-белый, непрозрачный, неправильный… Оттого, что самых нужных, незабываемых слов мало, становятся возможны метаморфозы. Вода застывает металлом, барочные узоры, оставив дерево, на котором вырезаны, улетают в пространство, использованная консервная банка перестаёт быть мусором, поскольку она тоже труба, порождающая звук. За старой тканью, в которую зачем-то завёрнута старая бумага, скрывается тайна, а вовсе не макулатура, предназначенная к сожжению. Хлопья становятся цветами, чайная ложка — обитателем морского дна. Вновь по Гераклиту, бывшее и небывшее, сущее и не-сущее уравниваются в правах. Нет никакой оценки ничему, нет ничего высшего и низшего, важного и неважного. Есть только красота взаимного перетечения. ..Или всё же Гераклит тут ни при чём?..

Вера Калмыкова